Крупным планом, 2006[роман-дневник] - Иван Сабило

Перед самым уходом из жизни Михаил Владимирович успел издать свою новую книгу «Брест» и собирался отправить её Президенту Беларуси Лукашенко.

Не успел.

9 сентября. Московская Международная книжная ярмарка-выставка на ВВЦ. Приехали мы сюда втроём — Л. Салтыкова, Анатолий Салуцкий и я, — сегодня здесь, на стенде издательства «Терра», будет представлен роман Салуцкого «Из России, с любовью».

Книга — о результатах перестройки, о той оскорбляющей человеческое достоинство жизни, в какую она ввергла всех нас, умных и глупых, бедных и богатых, старых и молодых. Но не только. Ещё автор поставил «сверхзадачу» — утвердить в сознании читателя мысль, что, дескать, если раньше богоизбранным народом считался еврейский народ (по договорённости евреев с Богом, при полной гибели человечества в живых останутся только они), то теперь, по мнению автора, богоизбранность перешла к русскому народу. За его страдания, за его долготерпение, за его бескорыстие и жертвенность в пору невзгод и нечеловеческих испытаний. Достоевский утверждал богоносность русского народа, а теперь вот Салуцкий — ещё и богоизбранность.

Остаётся задуматься, как же это Бог, избирая еврейский народ для вечной жизни, не дал ему земли?

А роман хорош. Написан добротным русским языком, с тонким чутьём к особенностям хоть городской, хоть деревенской речи, хоть речи новоиспечённой, пожилой проститутки, хоть речи профессора и бывшего секретаря обкома партии.

Но, пожалуй, главное достоинство романа в том, что автор не сводит счёты с нашим недавним прошлым, то есть с самой историей. А с полным пониманием и даже сочувствием относится к тому, что было раньше.

Любопытно выглядит предисловие к роману известного критика Льва Аннинского. Написано оно словно бы в недодачу, словно бы критик мог откровеннее и глубже рассмотреть это действительно интересное произведение, но не позволили врождённый дипломатизм и внутренний редактор.

Сам Анатолий Салуцкий, понимая, что своим романом задел за живое как русских, так и евреев, говорит: «Если либералы и близкие им критики постараются замолчать роман, тогда я буду абсолютно уверен в том, что попал в точку!»

Пока на стенде шло обсуждение романа, многие посетители ярмарки приобрели книгу, а затем выстроились в очередь за автографом.

10 сентября. Наступило бабье лето, солнечно, тепло. Пока ещё изредка падают жёлтые листья. Воздух свеж и плотен, как весной. Женщины хорошо жили целый год, раз природа подарила нам такое тёплое и красивое бабье лето. Обещаем им за это хорошую мужичью зиму.

Гуляли с Марией в Крылатских холмах. Поражает её понимание всего, что нас окружает и что я ей говорю. Слов у неё немного: мама, папа, баба, деда, бло-бло (яблоко), пап-пы (тапки), бак (собака), но чаще — ав-ав. Если ей что-то нужно — гага или мэ-не, мэ-не. Но фразу ещё не произнесёт.

Пускается бежать — у меня «заходится» душа — не упала бы.

Бывая за границей (Греция, Германия, Швеция и др.), я всегда восхищался тем, что у них хорошо, нахваливал их. И всегда критически относился к тому, что у меня дома. Но это не отсутствие любви к Родине, наоборот, своеобразное признание в любви к ней. Так часто хвалишь чужого ребёнка, подчёркиваешь его достоинства, а ругаешь своего, хотя любишь его больше всего на свете.

12 сентября. Собрались в кабинете Кузнецова — он, Бояринов и я. Назначили заседание секретариата на 25 сентября. На нём должны решить вопрос о приёме Союза писателей Беларуси.

Бояринов ушёл.

Кузнецов сказал:

— Я вот какую идею хочу выразить. После долгих размышлений я пришёл к выводу, что подобную библиотеку мы можем создать не только с белорусами, но и с казахами, и с узбеками, и с болгарами. Нужно до мелочей продумать наши действия, и тогда возможен успех.

Я не скрыл своей улыбки, обрадовавшись, что моя идея «после долгих размышлений» стала его идеей. В конце концов, какая разница, чья идея, важно её воплощение. А здесь-то — как до Марса!

Остановились на том, что я напишу письмо (за подписью Михалкова) руководителю Федерального агентства Сеславинскому и подождём ответа.

— В письме, — сказал Кузнецов, — необходимо соблюсти все тонкости и вместе с тем обозначить нашу главенствующую роль в этом издании.

— С учётом того, что у Сеславинского могут возникнуть свои планы и исполнители данного проекта.

— Именно так.

Я пошёл к себе и принялся за письмо. Коротко обозначив суть вопроса, написал: «.В работе над проектом издания произведений русских писателей готово участвовать Международное сообщество писательских союзов и учреждённое им некоммерческое партнёрство «Культура Евразии». Нами, российской стороной, так же как белорусской, ведётся подготовительная работа по определению состава авторов нашей 25-томной части будущего издания. В него предполагается включить русских классиков, писателей ХХ века, а также современных талантливых художников слова.

Просим Вас и в Вашем лице Федеральное агентство поддержать инициативу МСПС. Мы готовы рассмотреть и Ваши предложения по определению списка авторов, включаемых в это издание. Просим Вас сообщить нам о принятом решении. Копию письма Министерства информации Республики Беларусь прилагаем.

С уважением, Сергей Михалков».

Позвонил Кузнецов, попросил зайти к нему.

Захожу. Здесь он и Шереметьев. Борис Евгеньевич смотрит на меня как-то от- странённо и часто моргает. Будто минуту назад говорил обо мне что-то нелестное и не успел перестроиться.

Кузнецов:

— Хорошо, если бы вы, Иван Иванович, вместе с Борисом Евгеньевичем составили план работы на ГУ-й квартал.

— Планом я занялся сразу после того, как вы меня попросили, — сказал я. — Так что он почти готов. Но я за него не держусь, могу хоть сейчас передать Борису Евгеньевичу. Он у меня с собой, можете взять, — протянул я папку.

Шереметьев молчит, план не берёт.

— Понимаете, Иван Иванович, Борис Евгеньевич принёс мне заявление, в котором просит уволить его по собственному желанию. Мне бы не хотелось, чтобы сейчас, когда в МСПС тяжёлая обстановка, кто-то уходил. Это может привести к новому всплеску ненужных, вредных для нас кривотолков.

— Феликс Феодосьевич, наш разговор для меня большая неожиданность. Вы попросили меня сформировать план, я его уже почти подготовил, и вдруг возникает Борис Евгеньевич, который, как я понимаю, сам хотел это делать.

Пришёл Бояринов. Кузнецов и ему сказал о заявлении Шереметьева. И те же слова о нежелании кого-то увольнять.

— Я тоже так считаю, — сказал Бояринов. — У Бориса Евгеньевича большой опыт работы с документами, он делает много полезного. Хотя иногда, чувствуя себя большим начальником, грубо разговаривает с сотрудниками МСПС, в частности, с нашими коллегами по Московской писательской организации — Голубничим и Замшевым, такими же секретарями МСПС, как он сам.